Презрение Лорда [ Проклятие Лорда, Проклятие лорда Фаула] - Стивен Дональдсон

Инстинктивно уклоняясь от прикосновения темного мха, Кавинант всматривался во все сгущающуюся темноту леса. Насколько было видно во всех направлениях, его окружала гротескная ярость мха, ветвей и стволов. Но за пределами явных ощущений он мог видеть больше — видеть и обонять, и в тишине леса слышалось нависающее сердце лесов. Здесь деревья размышляли над своими мрачными воспоминаниями — широкий, пускающий ростки побег самосознания, когда дух леса величественно царил над сотнями лье богатой земли; и тяжелый груз боли, и ужаса, и неверия, распространявшихся, подобно молнии на глади океана, пока самые отдаленные листья в Стране не вздрогнули, когда началось уничтожение деревьев, когда корни, ветви и остальное вырубалось и калечилось топором и пламенем; и выкорчеванные пни, и суета и мука животных, тоже убитых или лишенных домов, здоровья и надежды; и чистая песнь Лесничего, чей напев открывал тайное, злобное удовольствие уничтожения, ответного насилия над крошечными людьми; и вкус их крови и корней, и медленная слабость, которой кончалась даже яростная радость; и деревьям не оставалось ничего, кроме их закоснелой памяти и их отчаяния, когда они видели, как их ярость превращается в дремоту.

Кавинант чувствовал, что деревья ничего не знали о Лордах или о дружбе; Лорды были слишком редки в Стране, чтобы о них помнить.

Нет, это была слабость, упадок чувств, печаль, беспомощный сон. То тут, то там можно было услышать деревья, которые все еще не спали и жаждали крови. Но их было слишком мало, слишком мало. Моринмосс мог только размышлять, лишенный сил своей собственной древней смертности.

Ладонь мха ударила его, оставив на лице мокрое пятно. Он поспешно вытер влагу рукой, словно это была кислота.

Потом солнце село за Моринмоссом, и даже этот сумрачный свет угас. Кавинант наклонился вперед на своем седле, насторожившись и опасаясь, что Биринайр собьется с пути или наткнется на занавес из мха и будет задушен. Но по мере того, как тьма просачивалась в воздух, с лесом начала происходить перемена. Постепенно на стволах стало появляться серебристое мерцание — появляться и усиливаться по мере того, как ночь наполняла лес, пока каждое дерево не засияло, словно потерявшаяся во мраке душа. Серебристый свет был достаточно ярок, чтобы освещать путь всадникам. Сквозь подвижные облака этого свечения полотнища мха свисали, словно тени бездны — черные дыры, ведущие в пустоту. Они придавали лесу запятнанный, прокаженный вид. Но отряд теснее сомкнул свои ряды и продолжал двигаться сквозь ночь, освещенный только отблеском деревьев и красным светом кольца Кавинанта.

Он чувствовал, что может слышать испуганное бормотание деревьев, раздающееся при виде его обручального кольца. Это пульсирующее красное сияние ужасало и его самого.

Пальцы мха скользили по его лицу влажными проверяющими прикосновениями. Он сцепил руки над сердцем, пытаясь сжаться, уменьшиться в размерах и проехать незамеченным, — ехал, словно затаив под одеждой топор и страшась, как бы деревья не обнаружили этого.

Этот длинный переход был подобен боли от нанесенной раны. Отдельные световые пятна, наконец, слились, и отряд вновь очутился среди сумерек дня. Кавинанта передернуло от озноба, и, поглядев внутрь себя, он увидел нечто, заставившее его оцепенеть. Он почувствовал, что емкость его ярости полна тьмы.

Но он был пойман в сети неразрешимых обстоятельств. Тьма была чашей, которую он не мог ни выпить, ни выплеснуть в сторону.

И он дрожал от голода.

Он едва мог удержаться от того, чтобы не нанести ответный удар мокрым клочьям мха.

Тем временем отряд все так же двигался сквозь сумрак Моринмосса. Все молчали, задыхаясь в окружении ветвей; и в этом клубящемся безмолвии Кавинант чувствовал себя таким потерянным, словно он сбился с дороги в старом Лесу, который покрывал когда-то всю Страну. Со смутной яростью он наклонялся, избегая прикосновений мха. Шло время, и внутри него все росло желание закричать.

Потом Биринайр, наконец, взмахнул над головой посохом и тихо крикнул. Лошади поняли; спотыкаясь, они перешли на усталый бег, следуя за сильным шагом Ранихинов. На мгновение деревья, казалось, отступили назад, словно отпрянув от безумия отряда. Потом всадники вырвались на солнечный свет. Они оказались под полуденным небом на склоне, постепенно поднимающемся к реке, преграждающей им путь. Биринайр и Марни безошибочно вывели их прямо к броду Роумридж.

С хриплым криком облегчения воины ударили пятками в бока скакунов, и отряд бодрым галопом помчался вниз по склону. Вскоре лошади погрузились в поток, обдавая себя и своих счастливых седоков холодной водой Роумриджа. На южном берегу Тротхолл объявил привал. Переход через Моринмосс закончился.

Только остановившись, отряд осознал всю сложность перехода. Длительное бодрствование и вынужденный пост в еде ослабили всадников. А лошади были еще в более худшем состоянии. Они дрожали от измождения. Как только переход закончился, их шеи и спины поникли; у них едва хватило сил, чтобы поесть и напиться. Несмотря на бодрый призыв Ранихинов, два мустанга из йомена легли в траву, а остальные встали вокруг них на подгибающихся ногах.

— Отдыхать, отдыхать, — напевно и заботливо произнес Тротхолл. — Сегодня мы больше не сдвинемся с места.

Он походил среди лошадей, прикасаясь к ним старческими руками и тихо напевая поддерживающую силы песню. Только в Ранихинах и Стражах Крови не было заметно усталости. Гигант опустил Пьеттена на руки Ллауры, потом утомленно лег на спину в жесткую траву. С тех пор как отряд покинул Парящий Вудхельвен, он был непривычно молчаливым; он избегал говорить, словно боялся, что собственный голос предаст его. Теперь, без поддержки своих рассказов и смеха, он, казалось, почувствовал все напряжение путешествия.

Кавинант с сомнением подумал, доведется ли теперь ему еще раз услышать смех Гиганта.

Протянув руку, чтобы достать с седла Дьюры свой посох, он впервые заметил, что сделал Моринмосс с его белой одеждой. Она вся была покрыта темно-зелеными пятнами — следами от прикосновений мха.

Эти пятна оскорбили его. С перекосившей лицо ухмылкой он оглядел членов отряда. Другие всадники, видимо, более преуспели в уклонении от полотнищ мха; на них не было никаких пятен. Единственным исключением был Лорд Морэм: на обоих плечах его были темные полосы, словно знаки отличия.

Кавинант попробовал потереть пятна рукой, но они высохли и впитались. Тьма бормотала у него в ушах, словно далекий отзвук снежной лавины. Плечи его сгорбились, как у повешенного. Он отвернулся от своих попутчиков и снова вошел в реку. Ожесточенно царапая пальцами ткань, он попытался смыть пятна, оставленные лесом.